Испытание доверием

Прошёл год моей работы в министерстве в роли заместителя мини­стра, но я так и не смог понять, как ко мне относится министр, Леонид Аркадьевич Костандов, – доверяет или нет? Не успел, как говорится, подумать об этом, как министр подал мне знак. Звонит по телефону: «Сергей, зайдите ко мне». Голос озабоченный, жёсткий. Явно что-то случилось. Захожу к нему в кабинет, вижу его осунувшееся лицо и слышу: «У нас в министерстве ЧП – взорвался завод в Чирчике».

Завод «Электрохимпром» в Чирчике – это не просто завод. Это завод, где Леонид Аркадьевич работал тринадцать лет, из которых четыре года – директором, занимался его развитием и модерни­зацией. И конечно, он относился к этому заводу с особой тепло­той, как к чему-то родному. А за его спиной шипели, что это его за­вод-любимчик.

Первый анализ происшествия сторонними специалистами го­ворил о том, что виноваты заводские. Но Леонид Аркадьевич в это не верил, считал, что так наказывают его любимчика, хотел доко­паться до правды и защитить заводчан. «Поезжай в Чирчик, разбе­рись на месте. Косыгин назначил тебя председателем госкомиссии по расследованию этой аварии».

Мгновенно появилось постановление правительства по этому поводу, и я один вылетел в Ташкент – уехал в аэропорт прямо с работы, даже щётки зубной не успел захватить. Всю дорогу обду­мывал ситуацию. С одной стороны, это огромное доверие, с другой – огромная ответственность. А вдруг расследование покажет, что виноваты заводские? Костандов явно слышать этого не хочет. Неу­жели тогда придётся историю замазывать? Нет, сказал я себе, буду расследовать объективно, и будь что будет.

В Ташкенте меня встретили ответственные лица, посадили в машину и повезли в Чирчик. Всю дорогу намекали, что виновных нет, что это случайность, и объясняли, каким должен быть вариант заключения комиссии, чтобы никто не пострадал.

Чем ближе мы подъезжали к заводу, тем оживленнее станови­лось движение: по дороге в обе стороны тянулись вереницы гру­зовых машин – на заводе активно разбирали завалы, потому что взрывом снесло половину зданий. В аварии погибли десятки чело­век, три недели спасатели искали людей под обломками. А руко­водство завода и местной администрации опять обхаживает меня: мол, всё понятно, расследовать нечего. Давайте подпишем заклю­чение, и можете со спокойной совестью лететь в Москву. Но со­весть моя была неспокойна. Заводские явно чего-то не договаривали, что-то скрывали. Я не понимал, что произошло, не понимал как инженер, и решил остаться. Оборудовал себе штабную комнату и принялся за работу.

Мне показали место аварии. Она произошла в момент пуска нового производства, и для меня было важно, чтобы из-под за­валов достали документы и чтобы ничего из этих документов не пропало. Надо отдать должное заводчанам, документы нашли и в целости передали мне. Затем я сел за телефон и вызвал в Чир­чик несколько человек – экспертов в таких вопросах. В течение двух дней экспертная команда собралась. Я поставил задачу, мы изучили все обстоятельства и стали обсуждать версии. Всё сходилось к тому, что виноваты заводские инженеры. Во время пуска они внесли изменения в технологию, разумеется, из самых лучших побуждений. Но это недопустимо, и произошёл взрыв. Мы так детально реконструировали произошедшие события, что ситуация для меня стала буквально видимой и очевидной. Я даже представил, как в лабораторных условиях можно показать этот взрыв.

Получалось, что виноваты заводские. Я понимал, Леониду Аркадьевичу такое заключение не понравится, но ничего друго­го доложить ему не мог. В три часа дня звоню, рассказываю и слышу резкое в ответ: «Я разве тебя за этим посылал?» И гудки в трубке. Через несколько дней – моё сорокалетие. Вот, думаю, подарок мне. Было очевидно, что в министерстве мне боль­ше не работать: не оправдал доверия министра, и наши пути с ним, похоже, разошлись. Работу я, конечно, нашёл бы легко, не вопрос. Но уходить из министерства не хотелось – работать с Костандовым было очень интересно. Полдня обдумывал, как будем с Ингой жить дальше. Уже полночь, а я всё хожу по терри­тории, в сотый раз прокручиваю в голове аварийную ситуацию и думаю – не ошиблись ли мы с экспертами. И в сотый раз вижу – нет, не ошиблись.

И вдруг на мое плечо ложится рука. Я даже вздрогнул от не­ожиданности. Поворачиваюсь – Леонид Аркадьевич. «Можешь показать, что наболтал мне по телефону?» Несмотря на позднее время – полночь на дворе! – по телефону вызвали инженеров и лаборантов, в ЦЗЛ быстро собрали модельную установку и прове­ли эксперимент, имитирующий произошедшее при пуске. Взрыв был такой, что от тяги осталось мокрое место. Леонид Аркадье­вич пожал мне руку: «Ты меня извини, что наорал по телефону. Я был не прав». И всё сразу встало на свои места. Костандов понял, что на меня можно полностью положиться – я не совру и не пре­дам. Это было началом нашей большой дружбы, которая длилась до последних его дней.

В заключении комиссии по поводу аварии в Чирчике было напи­сано: «Пытаясь улучшить технологический процесс, инженеры до­пустили ошибку…» И это была правда. Заключение завизировали все эксперты и члены комиссии, а я, как председатель, подписал с чистой совестью. Той же ночью, когда я встретился с Костандовым на заводе в Чирчике, мы съездили в Ташкент к Шарафу Рашидо­вичу Рашидову, первому секретарю ЦК Компартии Узбекской ССР. Он нас принял, несмотря на очень раннее утро – с Костандовым они были друзья. Леонид Аркадьевич рассказал о результатах рас­следования и попросил: «У меня к тебе одна просьба – не убивай заводских, они без злого умысла действовали, а только из лучших побуждений». Рашидов пообещал и слово сдержал: только одного сотрудника исключили из партии.

В Чирчике я пробыл месяц, именно столько заняло наше рас­следование, а когда уезжал – завод уже работал! Дисциплина там была отменная. Меня тепло провожали, а потом всегда тепло при­нимали. Всё закончилось хорошо за одним исключением: нервное напряжение было столь велико, что после этой командировки я заболел диабетом.

ИНГА

Этот год нам запомнился навсегда. Сергею исполнялось сорок лет. Мы отмечали все дни рождения, а к этому готовились особен­но – как-никак первый юбилейный год в Москве. Сергей обещал обязательно вер­нуться из командировки ко дню рождения. Для нас это была обычная командировка, и беспокоились мы только об одном – поспе­ет ли он к праздничному столу. О трагических событиях в Чирчи­ке мы даже не догадывались, Сергей всегда оберегал нас от не­приятных известий, а в газетах и по телевидению о таких вещах тогда не говорили.

И вот 22 февраля. Мы накрыли с утра стол, нарядились и ждём. Волгоградские друзья приехали накануне. Наконец звонок из аэропорта – прилетел! Но… едет в министерство, а как освободится, сразу домой. Дождались мы его только вечером. Ещё с порога я поняла, что всё очень серьёзно. Сергей был непохож на себя – похудевший, уставший, губы серые. Чуть слышно прошептал мне: «Всё потом» – и при­нялся обниматься с друзьями.

Вечер прошёл замечательно, но через пару часов стало ясно, что Сергей просто валится с ног, и мы отправили его отдыхать. На самом деле это было начало длительной борь­бы с диабетом. И не дай Бог кому-то сказать о недуге! Во­обще, у окружающих, наверное, складывалось впечатление, что Сергей сделан из бетона и стали – он ни разу не брал больничный и никогда никому не жаловался на недомога­ние. Только в крайнем случае и только мне.

ЦИТАТА

Бояться надо не смерти, а пустой жизни.

Бертольт Брехт