Чудо стеклянное и чудо радиационное

Все задания на производство новых химических продуктов наш завод получал от своего министерства, которое держало руку на пульсе химизации и точно знало, какие из них потребуются той или иной отрасли сегодня, завтра и послезавтра. Например, в середи­не шестидесятых озадачились производством полимеров, а для их изготовления нужны были эмульгаторы. Где их взять? Сделать. Кто сделает? Волгоградский химический завод. Так это задание попа­ло в мои руки и в мой новый цех, начальником которого меня толь­ко что назначили.

В те времена существовали НИИ и проектные организации, ко­торые не только разрабатывали технологию производства нового вещества или продукта, но и проектировали установки и цеха, вы­давая предприятиям соответствующую техническую документа­цию. Тогда сотрудник ГосНИИХлорпроекта, профессор Абрам Ио­сифович Гершанович придумал, как получить эти эмульгаторы из парафина. Проблему с исходным сырьём мы решили быстро: Гроз­ненский НИИ, его в то время возглавлял Саламбек Наибович Хад­жиев, сделал для нас прекрасный парафин, из которого получался великолепный эмульгатор. Итак, сырьё есть, технология есть, надо запускать цех. Но цех спроектировали с ошибками.

Мы стали думать, как улучшить проект, как сделать цех совре­менным. И тогда нам организовали командировку в ГДР, где уже работало подобное производство в компании LEINA-WERKE. Мне повезло – в моей делегации был Дмитрий Андреевич Логинов, ко­торый работал в Германии после окончания войны экспертом по вывозимому оборудованию. В Германии его хорошо знали и уважа­ли, потому что он помогал немцам выжить в голодное послевоен­ное время. Поэтому нам добросовестно показали этот цех.

Мы всё восприняли, переварили и придумали свою версию это­го производства – стеклянную. В буквальном смысле этого слова. Все части реактора, которые можно было сделать в стекле, мы сде­лали. Но не только. Вся обвязка и массопроводы тоже были сте­клянными. Почему? Две причины. Во-первых, синтез эмульгатора проходил при облучении ультрафиолетовым светом, поэтому сте­клянные стенки были очень кстати. А во-вторых, быстро выясни­лось, что сталь, контактирующая с реагентами, катализирует  нежелательные побочные реакции, сильно загрязняет конеч­ный продукт и делает процесс малоуправляемым. В каком-то смысле у нас получилась гигантская лабораторная установка – ведь в лабораториях работают со стеклом, отличным инертным материалом. К слову сказать, переход от лабораторного стекла к металлу промышленных реакторов часто ставит крест на техноло­гии, потому что металл и стекло – две разные сущности. Приговор в таких случаях известен – процесс не масштабируется.

За год мы всё сделали и запустили процесс. У нас получилось очень красиво. А красота, как известно, функциональна, и наша установка работала идеально. Мы получили великолепный про­дукт, а я – орден Знак Почета, мою первую правительственную на­граду. Мне было всего 26 лет.

Слух о нашем стеклянном чуде быстро распространился, и ко мне приехал Рафаил Вачаганович Джагаспанян из ГосНИИХлор­проекта, профессор, начальник отделения в институте. Человек, который мечтал использовать в химических процессах ядерную энергию. И он меня убедил в том, что это не только заманчиво, но и возможно. За полтора года мы сделали уникальный радиационный химический реактор. Это был большой вертикальный реактор вы­теснения диаметром метра три и высотой метров двенадцать. Вни­зу, под аппаратом, было хранилище радиоактивного кобальта-60. Специальные механизмы подавали небольшие шарики из радио­активного кобальта, чередуя их с шариками из нерадиоактивного материала, в полый вертикальный стержень, который пронзал ре­актор сверху донизу. Шарики из кобальта облучали реакционную смесь, не вступая с нею в контакт. Надо сказать, что физики-ядер­щики постарались тогда на славу – защита была стопроцентной, никакой радиоактивной грязи, никакой радиоактивности у продук­тов реакции. А делали мы по этой технологии эмульгатор для про­изводства полимеров.

Впрочем, процесс был для нас новый, и неприятность не могла не случиться. Однажды возникла нештатная ситуация – из рабочей и защищенной зоны выпала часть радиоактивных шариков. Их выгре­бали вручную, в том числе и я. И это стоило мне красивой шевелюры, которая так нравилась моей жене: в свои 26 лет я начал стремительно лысеть.

Наш реактор как выдающееся достижение демонстрировали на ЭКСПО-67 в Монреале, где он получил золотую медаль. Специ­алисты говорили, что это был первый подобный реактор в мире. Глядя на нынешнее состояние отечественного химпрома, трудно поверить, что когда-то мы предлагали и воплощали самые пере­довые химические технологии в мире. Ещё более удивительно, что тогда мы воспринимали это как само собой разумеющееся. Наша страна первой отправила человека в космос, первой запустила атомную электростанцию, что уж говорить о химическом реакторе, пусть и радиационном, – обычное дело! Теперь каждый раз, бывая на ВДНХ, куда переехал наш монреальский павильон, я вспоминаю мой радиационный реактор.

Это чудо, увы, не сохранилось. В конце семидесятых трусливые люди решили убрать его от греха подальше. А теперь я вижу, как в научной литературе тема радиационно управляемых химических реакций применительно к промышленности набирает обороты. Интересно, знают ли нынешние разработчики и исследователи, что 50 лет назад такой реактор успешно работал и был гордостью советского химпрома?

Кстати, этот реактор стал ещё одной ступенькой в моей карьере: мою работу оценил новый директор завода и забрал меня к себе начальником технического отдела и исполняющим обязанности главного инженера.

ЦИТАТА

Жизнь — не страдание и не наслаждение, а дело, которое мы обязаны делать и честно довести его до конца.

Алексис де Токвиль